Я долго не могла поверить своим глазам, изучая сидевших напротив, недоумевая, как могли эти люди еще несколько лет назад считаться властителями дум и грозой режима, да и были, по сути, ей для него. Они и подобные им люди, жалкие, смешные и трогательные, сокрушили в свое время оплот коммунизма, подточили корень ветвистого баобаба СССР, и он неожиданно рухнул в одночасье под собственной тяжестью. Однако ж упаси вас Бог стать свидетелем их бытовой непринужденности или личных пристрастий и идиосинкразий. Ничего более отталкивающего подчас не найдете вы у самого невежественного из угрюмых их соотечественников, спешащих по утрам на работу, в то время, как наши герои будут еще отсыпаться после очередной беззаботной попойки. Этот парадокс, который мне, француженке, вряд ли суждено было понять, наши интеллектуалы все же вписывались в систему, отнюдь не расшатывая, а укрепляя ее изнутри, и даже самый отчаянный из них, наш всеми любимый и благородный Жан-Жак Руссо был ее вполне добропорядочным гражданином, хотя и родился в Женеве, покинув ее в свое время ради прекрасной Франции. Тут о подобных подвигах не приходится и мечтать.
Первый русский диссидент граф Чадаев не имел никакого отношения к его европейским собратьям и был объявлен властями сумасшедшим и помещен в психлечебницу в самых лучших традициях грядущей советской власти. Любопытно, что он не считал себя диссидентом, ему и голову не приходило устроить из своего протеста против косности русских порядков публичную акцию или демарш в духе европейских классических диссидентов. Он просто не любил русский тогдашний порядок, и ядовито писал все, что думал о нем, и в глазах императора это было истинным сумасшествием. Даже тогда негодовать по поводу недостатков и мерзостей жизни было опасным, бороться же против них считалось отъявленным бунтом, вольностей европейского диссидентства тут никогда не знали. За благо считалось у подобных людей сбежать насовсем из России, Пушкину не позволили это сделать, великий художник Карл Брюллов, уехавший навсегда в Рим под благовидным предлогом, дал волю всем своим чувствам лишь когда пересек границу; едва ступивши ногой на землю Германии, он плюнул, харкнул через шлагбаум, разделся немедленно догола и побросал всю одежду в Россию, словно даже русской тряпки, осквернявшей его, не хотел больше касаться.
В России явление откровенного диссидентства возникло на порядок позже обычного. В то время, как у нас Вольтер и Дидро бились за права человека и обличали господствовавшую тиранию, в России одни упивались властолюбием, другие подобострастием, одни вели войны, а другие с упоением шли на смерть, писали стихи, играли в театрах, убивали очередного императора или императрицу, и не помышляли о каком-то протесте. Что же случилось тут, в этой затхлой глуши бедной европейской окраины за без малого целых сто лет, чтобы в условиях худшей из всех существующих тираний, советского коммунизма, вдруг возникло и расцвело пышным цветом это типично умозрительное движение интеллектуалов? Почему оно стало столь привлекательным, что уже в скором времени почитали за честь называть себя диссидентами такие разные и вполне довольные своим нахождением в номенклатуре люди, как академик Сахаров, Юрий Гагарин или Никита Хрущев?
Они всегда были сильны не своим знанием законов и не хорошими связями в мировом правозащитном движении, а именно той бескомпромиссностью, которая приводила в полное изумление даже видавших виды полицейских чинов или офицеров тайной полиции, что были бесконечно сильнее их, но в конечном итоге потерпели сокрушительное поражение от цунами российской истории. Их упорство и желание переспорить во всем соперника поразили меня с первой же встречи с ними, уважение и оторопь, вот что они вызвали у меня с первого взгляда. Они любят цитировать Солженицына или Булгакова, их известные слова, сказанные совсем по другому поводу: «Не верь, не бойся, не проси» и «Никогда ничего не просите у власть имущих, сами все вам дадут». Сложно себе представить, как исполнялись эти слова на самом деле, их и самих они не всегда волновали. Быть упертым, не покоряться, чего бы это ни стоило, не важно, добра или зла к тебе эта власть, вот суть их нелегкой жизни. Сейчас они на обочине, почти все то, за что боролись многие десятилетия эти люди, стало реальностью, и те, кто в свое время и пальцем бы не шевельнул в их защиту, охотно пользуются теми нехитрыми, но необходимыми, как воздух, благами, завоеванными для них горсткой смешных и слабых людей. А сами они снова ушли на свои кухни, с которых когда-то выбрались в мир к удивлению Голиафа, не ожидавшего, что такой жалкий противник поразит его прямо в лоб.
Мадлен де Бержерак. «Франс Суар» 13.05.2012г.
Journal information