Не хочу, чтобы меня неправильно поняли: многие современные московские бизнес-центры и торговые моллы уже оснащены такого высокого уровня туалетами, что могут вполне гордиться перед европейскими своими собратьями, уже порядком устаревшими в испытывающих последствия мирового кризиса городах, где муниципалитеты срезают программы переоснащения столь необходимых удобств. Разумеется, до компьютерного величия японских или дубайских туалетных кабинок им еще далеко, но даже имеющийся задел внушает оптимизм поневоле. Но стоит вам отъехать километров за пятьдесят от Москвы и окунуться в мир русской глубинки, простирающийся уже до самих отдаленных границ империи, как проблема, словно айсберг, вырастает во всей необозримой своей высоте. Никогда не забуду туалет на вокзале в каком-то старинном городе, где мне довелось побывать в своем первом путешествии по России. Кажется, это был Псков или Владимир, сейчас уже сложно сказать. Войти в соответствующее заведение было выше моих слабых сил, но, даже, заглянув на мгновенье туда, я поняла, что могу не вернуться оттуда. Все возможные удобства здесь заменяла зловонная дырка, прорубленная в полу, куда нечистоты низвергались в гигантскую выгребную яму, полную жужжащих огромных мух. Я не могла поверить своим глазам, что такое возможно тут, а не где-нибудь в перенаселенной и неблагополучной Индии или Зимбабве. Тем не менее, как я смогла немедленно убедиться, русские дамы, такие же пассажирки поезда, как я, без всякого страха скрывались за дверью уборной, чтобы в скором времени равнодушно покинуть ее, нимало не удивляясь, а скорее принимая, как должное. Моя подруга, работавшая волонтером в детском лагере под Москвой в составе команды девушек, рассказа мне, что там ей пришлось еще хуже. Туалет, в котором мы привыкли уединяться, там представлял собой длинное помещение с дырками в полу без всяких кабин или перегородок (!!!), где каждый, взрослый или ребенок, без тени смущения на глазах у других справлял свою естественную нужду. Для нас это, разумеется, неприемлемо ни под каким соусом. Моя подруга с напарницами все-таки нашла выход: они собирались в это несчастное заведение всей толпой, и пока одна уединялась в огромном зале, другие стояли настороже у двери, прикрывая ее собой, не пропуская внутрь никого, и сами туда не заглядывали, пока не постучат изнутри.
Я бы не уделяла много внимания данной теме, если бы не ее повсеместное, тотальное распространение по России, и нежелание русских что-то сильно менять при решении данной проблемы. Из разговоров с людьми мне казалось, что они не только не замечают всей нелепости и вульгарности ситуации, но у многих она вызывала здоровый веселый смех, словно непременная часть некоего карнавала, шутовского веселья, внедрившегося в культуру и не желавшего ее покидать. Долго анализируя подобного рода непонимание и спрашивая у иностранцев, знакомых с Россией, я пришла к выводу, что это, в какой-то степени, оборотная сторона русского коллективизма и общинного образа жизни, присущего русских испокон веков и не выветрившегося после долгих лет коммунистической диктатуры. Когда ты совершаешь даже самые интимные манипуляции у всех на глазах, ты становишься как бы частью одного организма, одним целым со всей своей общиной, принимающей тебя таким, как ты есть, без остатка. В этом сила общинного сознания русских, и никакие общественные перемены, никакое современное веяние не в состоянии изжить отложения древнего полисознания, как отмечал в свое время еще антрополог Клод Леви-Стросс. Наверное, более наглядного и одновременно возмутительного примера, как доказательства его теорий формирования первобытного разума сложно найти до сих пор.
Анн Берсонье. Ж-л «Пари Матч» от 03.05.2012 г.
Journal information